Средства связи предложений в тексте — задания тренировочных и диагностических работ для ЕГЭ

— Auf, Kinder, auf!.. s'ist Zeit. Die Mutter ist schon im Saal, — крикнул он добрым немецким голосом, потом подошёл ко мне, сел у ног и достал из кармана табакерку. Я притворился, будто сплю. Карл Иваныч сначала понюхал, утёр нос, щёлкнул пальцами и (...) только принялся за меня. Он, посмеиваясь, начал щекотать мои пятки.

— Nu, nun, Faulenzer! — говорил он. Как я ни боялся щекотки, я не вскочил с постели и не отвечал ему, а только глубже запрятал голову под подушки, изо всех сил брыкал ногами и употреблял все старания удержаться от смеха.

Кажется, те времена, когда занятие книжным делом считалось ересью и преступлением, давно уже прошли. Критик говорит своё мнение, нравится или не нравится ему вещь; и так как предполагается, что он не пустозвон, а человек рассудительный, то он и старается представить резоны, почему он считает одно хорошим, а другое дурным. Он не считает своего мнения решительным приговором, обязательным для всех; если уж брать сравнение из юридической сферы, то он скорее адвокат, нежели судья. Ставши на известную точку зрения, которая ему кажется наиболее справедливою, он излагает читателям подробности дела, как он его понимает, и старается им внушить своё убеждение в пользу или против разбираемого автора. Само собою разумеется, что он при этом может пользоваться всеми средствами, какие найдёт пригодными, (...) бы они не искажали сущности дела: он может вас приводить в ужас или в умиление, в смех или в слёзы, заставлять автора делать невыгодные для него признания или доводить его до невозможности отвечать. Из критики, исполненной таким образом, может произойти вот какой результат: теоретики, справясь с своими учебниками, могут всё-таки увидеть, согласуется ли разобранное произведение с их неподвижными законами, и, исполняя роль судей, порешат, прав или виноват автор. Но известно, что в гласном производстве нередки случаи, когда присутствующие в суде далеко не сочувствуют тому решению, какое произносится судьёю сообразно с такими-то статьями кодекса: общественная совесть обнаруживает в этих случаях полный разлад со статьями закона. То же самое ещё чаще может случаться и при обсуждении литературных произведений: когда критик-адвокат надлежащим образом поставит вопрос, сгруппирует факты и бросит на них свет известного убеждения, — общественное мнение, не обращая внимания на кодексы политики, будет уже знать, чего ему держаться.

(1) В 1928 году больница для бедных, помещающаяся на одной из лондонских окраин, огласилась дикими воплями: кричал от страшной боли только что привезённый старик, грязный, скверно одетый человек с истощённым лицом. (2) Он сломал ногу, оступившись на чёрной лестнице тёмного притона.

(3) Пострадавшего отнесли в хирургическое отделение. (4) Случай оказался серьёзный, так как сложный перелом кости вызвал разрыв сосудов.

(5) По начавшемуся уже воспалительному процессу тканей хирург, осматривавший беднягу, заключил, что необходима операция. (6) Она была тут же произведена, после чего ослабевшего старика положили на койку, и он скоро уснул, а проснувшись, увидел, что перед ним сидит тот самый хирург, который лишил его правой ноги.

— (7) Так вот как пришлось нам встретиться! — сказал доктор, серьёзный, высокий человек с грустным взглядом. — (8) Узнаёте ли вы меня, мистер Стильтон? — (9) Я — Джон Ив, которому вы поручили дежурить каждый день у горящей зелёной лампы. (10) Я узнал вас с первого взгляда.

— (11) Тысяча чертей! — пробормотал, вглядываясь, Стильтон. — (12)Что произошло?

— (13) Да. (14) Расскажите, что так резко изменило ваш образ жизни?

— (15) Я разорился... несколько крупных проигрышей... паника на бирже... (16) Вот уже три года, как я стал нищим. (17) А вы?

— (18) Я несколько лет зажигал лампу, — улыбнулся Ив, — и вначале от скуки, а потом уже с увлечением начал читать всё, что мне попадалось под руку. (19) Однажды я раскрыл старую анатомию, лежавшую на этажерке той комнаты, где я жил, и был поражён. (20) Передо мной открылась увлекательная страна тайн человеческого организма. (21) Как пьяный, я просидел всю ночь над этой книгой, а утром отправился в библиотеку и спросил: «Что надо изучить, чтобы сделаться доктором?» (22) Ответ был насмешлив: «Изучите математику, геометрию, ботанику, зоологию, морфологию, биологию, фармакологию, латынь и т. д.» (23) Но я упрямо допрашивал, и я всё записал для себя на память.

(24) К тому времени я уже два года жёг зелёную лампу, а однажды, возвращаясь вечером (я не считал нужным, как сначала, безвыходно сидеть дома 7 часов), увидел человека в цилиндре, который смотрел на моё зелёное окно не то с досадой, не то с презрением. (25) «Ив — классический дурак! — пробормотал тот человек, не замечая меня. — (26) Он ждёт обещанных чудесных вещей... да, он хоть имеет надежду, а я... я почти разорён!» (27) Это были вы. (28) Вы прибавили: «Глупая шутка. (29) Не стоило бросать денег».

(30) У меня было куплено достаточно книг, чтобы учиться, учиться и учиться, несмотря ни на что. (31) Я едва не ударил вас тогда же на улице, но вспомнил, что благодаря вашей издевательской щедрости могу стать образованным человеком...

— (32) А дальше? — тихо спросил Стильтон.

— (33) Дальше? (34) Хорошо. (35) Если желание сильно, то исполнение не замедлит. (36) В одной со мной квартире жил студент, который принял во мне участие и помог мне, года через полтора, сдать экзамены для поступления в медицинский колледж. (37) Как видите, я оказался способным человеком...

(38) Наступило молчание.

— (39) Я давно не подходил к вашему окну, — произнёс потрясённый рассказом Ива Стильтон, — давно... очень давно. (40) Но мне теперь кажется, что в том окне всё ещё горит зелёная лампа... лампа, озаряющая темноту ночи. (41) Простите меня.

(42) Ив вынул часы.

— (43) Десять часов. (44) Вам пора спать, — сказал он. — (45) Вероятно, через три недели вы сможете покинуть больницу. (46) Тогда позвоните мне, — быть может, я дам вам работу в нашей амбулатории: записывать имена приходящих больных. (47) А спускаясь по тёмной лестнице, зажигайте... хотя бы спичку.

(А.С. Грину)

*Александр Степанович Грин (1880-1932) — русский писатель-прозаик, поэт, представитель неоромантизма.

Чтобы сегодня найти работающее от электричества устройство без печатной платы внутри, придётся постараться. Они стали основой буквально всего, что сложнее выключателя. Начало такому разнообразию технологий положил талантливый инженер, уроженец Вены, Пауль Эйслер.

Он с юности испытывал особую страсть к радиотехнике. Чтобы не сгинуть в нищете, Эйслер начал собирать радиоприёмники на продажу. (...) простоту схемы — всего пара-тройка ламп, столько же резисторов, катушка и динамик, — процесс был трудоёмким. В те времена иных способов монтажа электронных компонентов, кроме навесного, не существовало. Значит, на некотором шасси — как правило, деревянном или жестяном — нужно было закрепить все основные элементы и цоколи под лампы, а затем проводами соединить их в электрическую схему.

Для повышения производительности своего труда Эйслер придумал, как избавиться от проводов и объединить эти две функции — несущую и соединяющую. Он воспользовался приёмами литографического дела: на изолирующую подложку клеил медную фольгу, рисовал на ней электрическую схему устойчивой к травлению краской и стравливал лишний металл. Оставалось только припаять к получившимся дорожкам все необходимые составляющие устройства. Теперь времени на сборку уходило намного меньше.

(1)…Его звали Костей. (2) Я не помню, чтобы этот мой первый друг хотя бы когда-нибудь рассердился, — он вечно был весел и всегда улыбался. (3) Милый Костя! (4) Его давно нет на свете, и я вспоминаю о нём с особенной любовью, как о родном и таком близком человеке, которого не можешь отделить от самого себя.

(5) В детской дружбе заложена какая-то таинственная сила, которая проходит через всю остальную жизнь. (6) Те, кого мы любили в детстве, служат точно путеводными маяками для остального жизненного пути. (7) Моя встреча с Костей окрасила не только моё детство, но и юность дорогими впечатлениями и первым дорогим опытом. (8) С ним вместе мы начали самостоятельную жизнь… (9) Вместе с Костей же явилась и новая книга.

— (10) У меня отец всё романы читает, — рассказывал Костя, коверкая ударение. — (11) И чем страшнее, тем лучше для него. (12) Хочешь, почитаем вместе? (13) Есть «Чёрный ящик», «Таинственный монах», «Шапка юродивого, или Трилиственник».

(14) Я, конечно, согласился с величайшим удовольствием.

(15) Отец Кости имел привычку перечитывать свои любимые «романы» по нескольку раз, и книги имели очень подержанный вид, а некоторые листы были точно изжёваны теленком…

— (16) Люблю почитать романы, — говорил отец Кости. — (17) Только я по-своему читаю... (18) Меня, брат, никакой сочинитель не проведёт. (19) Я сперва прочитаю конец романа, если всё благополучно кончилось, ну, тогда я уж с начала за него примусь. (20) Учён я довольно... (21) Прежде, бывало, читаешь-читаешь, а до конца дочитал, — глядь, либо кого убили, либо кто умер. (22) Нет, покорно благодарю!.. (23) Я и без сочинителя знаю отлично, что все мы помрём. (24) Мало ли горя кругом, а тут ещё в книге его вычитывай...

(25) Его звали Романом Родионычем. (26) Это был человек маленького роста, с большой кудрявой головой. (27) Он тоже вечно улыбался, как и Костя, — это была фамильная черта. (28) Роман Родионыч был заводским служащим и занимал должность запасчика, то есть заведовал амбарами с хлебом, овсом и разными другими материалами, как сальные свечи, верёвки, кожи и проч. (29) Наш завод хотя и был небольшой, но служащих было достаточно. (30) Они все были из крепостных и образование получили в заводской школе. (31) Дальнейшее образование шло «своим умом» и почерпалось главным образом из случайно попадавшихся под руки книг.

(32) Мы сейчас слишком привыкли к книге, чтобы хотя приблизительно оценить ту громадную силу, которую она представляет. (33) Важнее всего то, что эта сила, в форме странствующей книги в коробке офени, сама приходила уже в то далекое время к читателю и, мало того, приводила за собой другие книги… (34) Я сравнил бы эти странствующие книги с перелётными птицами, которые приносят с собой духовную весну. (35) Можно подумать, что какая-то невидимая рука какого-то невидимого гения разносила эти книги по необъятному простору Руси, неустанно сея «разумное, доброе, вечное». (36) Да, сейчас легко устроить домашнюю библиотеку из лучших авторов, особенно благодаря иллюстрированным изданиям; но книга пробивала себе дорогу в самую глухую пору, в доброе старое время ассигнаций, сальных свечей и всякого движения родным «гужом». (37) Здесь нельзя не помянуть добрым словом старинного офеню-книгоношу, который, как вода, проникал в каждую скважину. (38) Для нас, детей, его появление в доме являлось настоящим праздником. (39) Он же руководил и выбором книг и давал, в случае нужды, необходимые объяснения. (40) Один из таких офеней лично мне невольно доставил большое огорчение. (41) Как все дети, я очень любил рисовать, а у него в коробе среди других сокровищ оказался атлас для самообучения рисованию. (42) Вся беда была в том, что он стоил целых два рубля, — сумма, по тогдашнему счёту и по нашему бюджету, громадная…

— (43) Нет, не могу, — заявил отец. — (44) Если рубль, то ещё можно, а двух рублей нет.

(45) Я отлично понимал, что значит слово «нет», и не настаивал. (46) Так атлас и ушёл в коробе офени к другому, более счастливому покупателю, а мне его жаль даже сейчас. (47) Уж очень хотелось учиться рисовать, а учиться было не по чему.

*Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк (1852-1912 гг.) — русский прозаик и драматург.

Великолепен был вид зимней природы. Мороз выжал влажность из древесных сучьев и стволов, и кусты и деревья, даже камыши и высокие травы опушились блестящим инеем, по которому безвредно скользили солнечные лучи, осыпая их только холодным блеском алмазных огней. Красны, ясны и тихи стояли короткие зимние дни, похожие, как две капли воды, один на другой, а как-то невесело, беспокойно становилось на душе, да и народ приуныл. Болезни, безветрие, бесснежие, и впереди бескормица для скота. Как тут не приуныть? (...) молились о снеге, как летом о дожде, и вот, наконец, пошли косички по небу, мороз начал сдавать, померкла ясность синего неба, потянул западный ветер, и пухлая белая туча, незаметно надвигаясь, заволокла со всех сторон горизонт. Как будто сделав своё дело, ветер опять утих, и благодатный снег начал прямо, медленно, большими клочьями опускаться на землю. Радостно смотрели крестьяне на порхающие в воздухе пушистые снежинки, которые, сначала порхая и кружась, опускались на землю. Снег начал идти с деревенского раннего обеда, шёл беспрестанно, час от часу гуще и сильнее. Я всегда любил смотреть на тихое падение или опущение снега. Чтобы вполне насладиться этой картиной, я вышел в поле, и чудное зрелище представилось глазам моим: всё безграничное пространство вокруг меня представляло вид снежного потока, будто небеса разверзлись, рассыпались снежным пухом и наполнили весь воздух движением и поразительной тишиной. Наступали длинные зимние сумерки; падающий снег начинал закрывать все предметы и белым мраком одевал землю.

(1) На дворе метель бушевала, с ожесточением рвала ставни и разыгрывалась во всё степное раздолье. (2) Наступила глухая полночь. (3) Все заснули, кроме офицера, который шёпотом разговаривал со своей соседкой.

— (4) Я виноват перед вами, — говорил офицер, — я сказал глупость. (5)Вы, кажется, на меня рассердились.

— (6) Нет, я не рассердилась. (7)Только я женщина несветская, я не привыкла к подобным любезностям. (8)Я знаю, вы смеётесь над уездными дамами, и Пушкин над ними смеялся… (9) И подлинно, есть много в них смешного, но, может быть, в то же время много и грустного.

(10) Подумайте, — продолжала она , как будто говоря сама с собой, — что такое судьба женщины молодой, знающей только по книгам, что есть хорошего в жизни? (11) Муж её в отъезжем поле. (12) Он, может быть, человек хороший… (13) Да всё не то: скучно в деревне… и не то что скучно, а досадно, обидно как-то. (14) Все жалеют об узнике в темнице; никто не пожалеет о женщине, с детства приговорённой к вечной ссылке, к вечному заточению. (15) А вам весело в Петербурге?

— (16) Весело, — сказал, вздохнув, офицер, — да, мне там очень весело, слишком весело… (17) Я человек светский. (18) Только что странно: я от излишества, вы от … — мы оба дожили до одного, то есть до тяжкой скуки. (19) Вы жалуетесь, что в вашей одинокой ссылке вам негде развернуть души и сердца; мы же, вечно ищущие недосягаемого, мы чувствуем, что душа и сердце подавлены в нас. (20) Вы знаете холод одиночества, но вы, слава богу, не знаете ещё холода общественной жизни. (21)Вы знаете, что любить надо, а мы знаем, что любить некого. (22) В вас кипят надежда и сила, нас давит бессилие и немощь.

— (23) Вы были влюблены? — спросила она едва внятно …

— (24) Ещё бы! (25) Да и как! (26) Да что в том толку… (27) В свете идти на любовь — значит идти на верный обман. (28) Любовь — душа вселенной; но этой душе куда как тесно в свете, и знаете ли почему? (29) Потому, что за ней выглядывает тщеславие. (30) Я тоже иногда думал, что меня любили, а вышло что же? (31) Любили не меня, а бального кавалера, светского франта, и я не знал, как совладать со своими соперниками.

— (32) Неужели? — сказала она невольно. — (33) Да кто ж они могли быть?

— (34) Да мало ли их… (35) Бальное платье, мелочная досада, глупая сплетня, завидное приглашение, маскарадный наряд и тьма подробностей, составляющих, так сказать, всю сущность светских женщин.

— (36) Так вы не верите в любовь?

— (37) Сохрани бог! (38) В любовь нельзя не верить; но я говорю только, что любить-то некого. (39) Для любви нужно столько условий, столько счастливой случайности, столько душевной свежести и неиспорченности.

(40) Он замолчал…

* Владимир Александрович Соллогуб (1813-1882) — русский чиновник, прозаик, драматург, поэт, мемуарист.