Функциональносмысловые типы речи — задания ЕГЭ на основе прошлых лет

(1) Товарищество, впрочем, нахлынуло разом, когда мы начали ходить в заводскую школу. (2) Мы как-то сразу получили полную детскую свободу и сразу же перестали бояться. (3) Смелости и предприимчивости оказался даже излишний запас, выражаясь в школьных драках и соответствующих возрасту шалостях. (4) Я два раза тонул, приходил домой с синяками, подвергался разным опасностям, уже совсем не по возрасту. (5) Этот боевой период раннего детства совпадает с воспоминанием о первом друге. (6) Это был сын заводского служащего, бледнолицый, с зеленоватыми глазами и вечной улыбкой на губах. (7)…Его звали Костей. (8) Я не помню, чтобы этот мой первый друг хотя бы когда-нибудь рассердился, – он вечно был весел и всегда улыбался. (9) Милый Костя! (10) Его давно нет на свете, и я вспоминаю о нём с особенной любовью, как о родном и таком близком человеке, которого не можешь отделить от самого себя.

(11) В детской дружбе заложена какая-то таинственная сила, которая проходит через всю остальную жизнь. (12) Те, кого мы любили в детстве, служат точно путеводными маяками для остального жизненного пути. (13) Моя встреча с Костей окрасила не только мое детство, но и юность дорогими впечатлениями и первым дорогим опытом. (14) С ним вместе мы начали самостоятельную жизнь, именно ту жизнь, которая начиналась за пределами детской комнаты, захватывала все родное селенье и потом увела на зеленый простор родных гор. (15) Вместе с Костей же явилась и новая книга.

(16) – У меня отец всё романы читает, – рассказывал Костя, коверкая ударение. – (17) И чем страшнее, тем лучше для него. (18) Хочешь, почитаем вместе? (19) Есть "Черный ящик", "Таинственный монах", "Шапка юродивого, или Трилиственник".

(20) Я, конечно, согласился с величайшим удовольствием.

(21) Отец Кости имел привычку перечитывать свои любимые "романы" по нескольку раз, и книги имели очень подержанный вид, а некоторые листы были точно изжёваны теленком…

(22) – Люблю почитать романы, – говорил отец Кости. – (23) Только я по-своему читаю... (24) Меня, брат, никакой сочинитель не проведёт. (25) Я сперва прочитаю конец романа, если всё благополучно кончилось, ну, тогда я уж с начала за него примусь. (26) Учён я довольно... (27) Прежде, бывало, читаешь-читаешь, а до конца дочитал, – глядь, либо кого убили, либо кто умер. (28) Нет, покорно благодарю!.. (29) Я и без сочинителя знаю отлично, что все мы помрём. (30) Мало ли горя кругом, а тут ещё в книге его вычитывай...

(31) Его звали Романом Родионычем. (32) Это был человек маленького роста, с большой кудрявой головой. (33) Он тоже вечно улыбался, как и Костя, – это была фамильная черта. (34) Роман Родионыч был заводским служащим и занимал должность запасчика, то есть заведовал амбарами с хлебом, овсом и разными другими материалами, как сальные свечи, верёвки, кожи и проч. (35) Наш завод хотя и был небольшой, но служащих было достаточно. (36) Они все были из крепостных и образование получили в заводской школе. (37) Дальнейшее образование шло "своим умом" и почерпалось главным образом из случайно попадавшихся под руки книг.

(38) Мы сейчас слишком привыкли к книге, чтобы хотя приблизительно оценить ту громадную силу, которую она представляет. (39) Важнее всего то, что эта сила, в форме странствующей книги в коробке офени, сама приходила уже в то далекое время к читателю и, мало того, приводила за собой другие книги… (40) Я сравнил бы эти странствующие книги с перелётными птицами, которые приносят с собой духовную весну. (41) Можно подумать, что какая-то невидимая рука какого-то невидимого гения разносила эти книги по необъятному простору Руси, неустанно сея "разумное, доброе, вечное". (42) Да, сейчас легко устроить домашнюю библиотеку из лучших авторов, особенно благодаря иллюстрированным изданиям; но книга пробивала себе дорогу в самую глухую пору, в доброе старое время ассигнаций, сальных свечей и всякого движения родным "гужом". (43) Здесь нельзя не помянуть добрым словом старинного офеню-книгоношу, который, как вода, проникал в каждую скважину. (44) Для нас, детей, его появление в доме являлось настоящим праздником. (45) Он же руководил и выбором книг и давал, в случае нужды, необходимые объяснения. (46) Один из таких офеней лично мне невольно доставил большое огорчение. (47) Как все дети, я очень любил рисовать, а у него в коробе среди других сокровищ оказался атлас для самообучения рисованию. (48) Вся беда была в том, что он стоил целых два рубля, – сумма, по тогдашнему счету и по нашему бюджету, громадная…

(49)– Нет, не могу, – заявил отец. – (50) Если рубль, то ещё можно, а двух рублей нет.

(51) Я отлично понимал, что значит слово "нет", и не настаивал. (52) Так атлас и ушел в коробе офени к другому, более счастливому покупателю, а мне его жаль даже сейчас. (53) Уж очень хотелось учиться рисовать, а учиться было не по чему.

*Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк (1852-1912 гг.) — русский прозаик и драматург.

(1)В 1928 году больница для бедных, помещающаяся на одной из лондонских окраин, огласилась дикими воплями: кричал от страшной боли только что привезённый старик, грязный, скверно одетый человек с истощённым лицом. (2)Он сломал ногу, оступившись на чёрной лестнице тёмного притона.

(3)Пострадавшего отнесли в хирургическое отделение. (4)Случай оказался серьёзный, так как сложный перелом кости вызвал разрыв сосудов.

(5)По начавшемуся уже воспалительному процессу тканей хирург, осматривавший беднягу, заключил, что необходима операция. (6)Она была тут же произведена, после чего ослабевшего старика положили на койку, и он скоро уснул, а проснувшись, увидел, что перед ним сидит тот самый хирург, который лишил его правой ноги.

— (7)Так вот как пришлось нам встретиться! — сказал доктор, серьёзный, высокий человек с грустным взглядом. — (8)Узнаёте ли вы меня, мистер Стильтон? — (9)Я — Джон Ив, которому вы поручили дежурить каждый день у горящей зелёной лампы. (10)Я узнал вас с первого взгляда.

— (11)Тысяча чертей! — пробормотал, вглядываясь, Стильтон. — (12)Что произошло?

— (13)Да. (14)Расскажите, что так резко изменило ваш образ жизни?

— (15)Я разорился... несколько крупных проигрышей... паника на бирже... (16)Вот уже три года, как я стал нищим. (17)А вы?

— (18)Я несколько лет зажигал лампу, — улыбнулся Ив, — и вначале от скуки, а потом уже с увлечением начал читать всё, что мне попадалось под руку. (19)Однажды я раскрыл старую анатомию, лежавшую на этажерке той комнаты, где я жил, и был поражён. (20)Передо мной открылась увлекательная страна тайн человеческого организма. (21)Как пьяный, я просидел всю ночь над этой книгой, а утром отправился в библиотеку и спросил: «Что надо изучить, чтобы сделаться доктором?» (22)Ответ был насмешлив: «Изучите математику, геометрию, ботанику, зоологию, морфологию, биологию, фармакологию, латынь и т. д.» (23)Но я упрямо допрашивал, и я всё записал для себя на память.

(24)К тому времени я уже два года жёг зелёную лампу, а однажды, возвращаясь вечером (я не считал нужным, как сначала, безвыходно сидеть дома 7 часов), увидел человека в цилиндре, который смотрел на моё зелёное окно не то с досадой, не то с презрением. (25) «Ив — классический дурак! — пробормотал тот человек, не замечая меня. — (26)Он ждёт обещанных чудесных вещей... да, он хоть имеет надежду, а я... я почти разорён!» (27)Это были вы. (28)Вы прибавили: «Глупая шутка. (29)Не стоило бросать денег».

(30)У меня было куплено достаточно книг, чтобы учиться, учиться и учиться, несмотря ни на что. (31)Я едва не ударил вас тогда же на улице, но вспомнил, что благодаря вашей издевательской щедрости могу стать образованным человеком...

— (32)А дальше? — тихо спросил Стильтон.

— (33)Дальше? (34)Хорошо. (35)Если желание сильно, то исполнение не замедлит. (36)В одной со мной квартире жил студент, который принял во мне участие и помог мне, года через полтора, сдать экзамены для поступления в медицинский колледж. (37)Как видите, я оказался способным человеком...

(38)Наступило молчание.

— (39)Я давно не подходил к вашему окну, — произнёс потрясённый рассказом Ива Стильтон, — давно... очень давно. (40)Но мне теперь кажется, что там всё ещё горит зелёная лампа... лампа, озаряющая темноту ночи. (41)Простите меня.

(42)Ив вынул часы.

— (43)Десять часов. (44)Вам пора спать, — сказал он. — (45)Вероятно, через три недели вы сможете покинуть больницу. (46)Тогда позвоните мне, — быть может, я дам вам работу в нашей амбулатории: записывать имена приходящих больных. (47)А спускаясь по тёмной лестнице, зажигайте... хотя бы спичку.

*Александр Степанович Грин (1880 — 1932) — русский писатель-прозаик, поэт, представитель неоромантизма.

(1)Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства! (2)Как не любить, не лелеять воспоминаний о ней? (3)Воспоминания эти освежают, возвышают мою душу и служат для меня источником лучших наслаждений.

(4)Набегавшись досыта, сидишь, бывало, за чайным столом, на своём высоком креслице. (5)Уже поздно, давно выпил свою вечернюю чашку молока с сахаром, сон смыкает глаза, но не трогаешься с места, сидишь и слушаешь. (6)Maman говорит с кем-нибудь, и звуки голоса её так сладки, так приветливы. (7)Одни звуки эти так много говорят моему сердцу!

(8)Отуманенными дремотой глазами я пристально смотрю на её лицо, и вдруг она сделалась вся маленькая, маленькая – лицо её не больше пуговки. (9)Но оно мне всё так же ясно видно: вижу, как она улыбнулась мне. (10)Мне нравится видеть её такой крошечной. (11)Я прищуриваю глаза ещё больше, и она делается ещё меньше. (12)Но я пошевелился – и очарование разрушилось. (13)Я суживаю глаза, поворачиваюсь, всячески стараюсь возобновить его, но напрасно. (14)Я встаю, с ногами забираюсь и уютно укладываюсь на кресло.

– (15)Ты опять заснёшь, Николенька, – говорит мне maman, – ты бы лучше шёл наверх.

– (16)Я не хочу спать, maman, – ответишь ей, и неясные, но сладкие грёзы наполняют воображение, здоровый детский сон смыкает веки, и через минуту забудешься и спишь до тех пор, пока не разбудят.

(17)Чувствуешь, бывало, впросонках, что чья-то нежная рука трогает тебя; по одному прикосновению узнаёшь её и ещё во сне невольно схватишь эту руку и крепко, крепко прижмёшь её к губам.

(18)Все уже разошлись; одна свеча горит в гостиной; maman сказала, что сама разбудит меня. (19)Это она присела на кресло, на котором я сплю, своей чудесной нежной ручкой провела по моим волосам, и над ухом моим звучит милый знакомый голос: «Вставай, моя душечка: пора идти спать».

(20)Ничьи равнодушные взоры не стесняют её: она не боится излить на меня всю свою нежность и любовь. (21)Я не шевелюсь, но ещё крепче целую её руку.

– (22)Вставай же, мой ангел.

(23)Она другой рукой берёт меня за шею, и пальчики её быстро шевелятся и щекочут меня. (24)В комнате тихо, полутемно; мамаша сидит подле самого меня; я слышу её голос. (25)Всё это заставляет меня вскочить, обвить руками её шею, прижать голову к её груди.

(26)Она ещё нежнее целует меня.(27)После этого, как, бывало, придёшь наверх и начнёшь укладываться в своём ваточном халатце, какое чудесное чувство испытываешь, говоря: «Люблю папеньку и маменьку».

(28)Помню, завернёшься, бывало, в одеяльце; на душе легко, светло и отрадно; одни мечты гонят другие, но о чём они? (29)Они неуловимы, но исполнены чистой любовью и надеждами на светлое счастие. (30)Вспомнишь любимую фарфоровую игрушку – зайчика или собачку – уткнёшь её в угол пуховой подушки и любуешься, как хорошо, тепло и уютно ей там лежать. (31)Ещё подумаешь о том, чтобы было счастие всем, чтобы все были довольны и чтобы завтра была хорошая погода для гулянья, повернёшься на другой бок, мысли и мечты перепутаются, и уснёшь тихо, спокойно.

(32)Вернутся ли когда-нибудь та свежесть, беззаботность, потребность любви и сила веры, которыми обладаешь в детстве? (33)Какое время может быть лучше того, когда две лучшие добродетели – невинная весёлость и беспредельная потребность любви – были единственными побуждениями в жизни?

(По Л.Н. Толстому*)

*Лев Николаевич Толстой (1828–1910) – русский писатель, мыслитель, просветитель, почётный академик Петербургской академии наук.